Наконец опомнился. Некоторое время неподвижно сидел, сосредоточенно глядя в угол.
Заправлял всем отец, старый Халед, беспрекословный авторитет у сыновей. Он и улов распределял, как разделил свой огромный четырехэтажный дом: этаж – женатому сыну, пол-этажа неженатому. И был очень строг: велел довольствоваться лишь одной женой и держаться подальше от ХАМАСа. Изъяснялась с ними Айя немного по-английски (они знали пару-другую слов), через неделю стала чуток по-арабски понимать: слово там, слово тут… А что там особо понимать: «сеть» – «масида», «бросай» – «итарахи», «вытягивай» – «исхаби», «помоги» – «ис’ади»; «ты – хорошая девушка» – «интишаба мниха»…
– Ага, – с облегчением, чуть ли не весело отозвалась она. – Голова с утра чешется, сил нет.
– О’кей, все в порядке. Значит, ошиблась. Просто эта штука сильно приближает, когда нужно, – она кивнула на свой Canon. – Я фотограф, сняла вас на той смешной доске… для серфинга, да? Вы как бы на воде танцевали, хороший кадр.
И опять он не понимал, что делать дальше со своей жизнью. Эта бродяжка, столь на него похожая внешне, была благородней, чище и в сто раз трагичней его, как бы он ни лелеял свои душевные порезы и прочие царапины. Она была настолько значительней его, что попросту не уместилась бы в его жизни – в двух ее столь разных ипостасях: в кропотливой работе и жестком расписании артиста – и в его тайной, многоликой, обоюдоострой охоте, куда он не собирался пускать никого.
– Ну брось! Неужели тебе могла бы понравиться такая женщина?