Я обхватил веревку. Взглянул на неподвижную фигурку Инги. И пополз. Нет, страха я не чувствовал. Наверное, потому, что в темноте невозможно в полной мере ощутить высоту и представить последствия падения.
Метрах в двадцати от стен замка, на берегу озера, там, где высилась аккуратная горка белого песка, что-то происходило. Невысоко над песком, от силы метрах в трех, ворочалось в воздухе, разгоралось то слабее, то ярче фиолетовое сияние. Больше всего оно походило на облачко или клочок тумана, подсвеченный изнутри яркой лампой. Но одновременно облачко казалось упругим и твердым. Может быть потому, что в глубине его явственно угадывалось что-то тяжелое, похожее на маленькую человеческую фигурку…
Наверное, это было самое красивое зрелище за всю историю Островов. Над заснеженной равниной, над утопающими в сугробах замками, над кутающимися в теплое тряпье мальчишками полыхала невиданная, невозможная звезда. Она становилась то огромной, занимающей полнеба, дымно-багровой, похожей на затухающий пожар… А через мгновение уже сжималась, наливалась ослепительной яркостью, сияла таким беспощадным бело-голубым пламенем, что снег начинал мутнеть, покрываться подтаявшей, ноздреватой льдистой корочкой.
Потом мы ломали стену. Камни были скреплены цементным раствором, на наше счастье — некачественным, с годами не затвердевшим, а, наоборот, осыпавшимся.
Я падал уже пятый или шестой раз, и на меня обязательно кто-нибудь наталкивался. Слишком уж тесной кучкой, прижимаясь друг к другу, шел в атаку наш отряд.
Я и сейчас слышу его голос. Стоит лишь закрыть глаза и представить усевшуюся в кресло птичью фигуру. Крылья, так и не ставшие нормальными руками, связаны. Вытянутые вперед ноги перекрещены, не по-человечески согнуты в коленях. А узкий клюв на совином лице мерно шевелится, произнося земные слова.