Михась ценил свои почти новые черные брюки и курьезную, но крепкую пару сапог. Ценил «Астру» — памятную, ни разу не подведшую машинку. Больше ценить было нечего. Кончалась война партизана Поборца. И там, за «после-войны», ничего не было. Как и не было тех, с кем Михась начинал войну.
Хутор каратели сожгли в конце зимы — крапива на пожарище еще не успела заматереть. Поставлен был хуторок в самом бору, дорога здесь петляла меж вековых сосен, и сейчас над остатками строений поскрипывали опаленные ветви разлапистых деревьев. Собственно, от строений относительно уцелел лишь колодец со скособочившимся дощатым навесом — похоже, каратели швырнули в воду гранату. Своим «фортом» оперативная группа выбрала остатки сарая — здесь обуглившийся сруб был чуть повыше.
Солдаты молчали. От опушки подбегали еще камрады, в затылок Землякову-Кёлеру дышал краснолицый грузный унтер-моторазведчик.
— Не хочу, — буркнул Михась, ожесточенно взламывая топориком очередной ящик с патронами.
Боец Михаил Поборец привык ко многому. И сейчас, уходя на запад от лагеря бригады, еще дальше от дома, которого уже давно не было, привычно думал Михась о сапогах и портянках, о дурно подогнанном ремне винтовки, о том, как не попасться на глаза ротному и комиссару, о втором подсумке, что надобно подвесить на привале. Об «Астре», что пристроена в тайном кармане за подкладкой пиджака. Надо бы пистолет в карман брюк переложить.
— Пуховую с гортэксом, — пробурчал Земляков.