— На списание, — пробормотал Коваленко. — И ее, и меня, да и вас всех, гусары, мля… Всё, пошли.
Одно время Андрон ездил в Ленинград, на занятия Иосифа Фридмана по теории живописи. Было дико интересно, но там говорили спорные вещи… Опасные. В общем, когда Фридмана арестовали, удивления это не вызвало. К счастью, Андрон уже полгода как прекратил общение с ленинградскими знакомыми и даже успел написать статью в «Красногвардейской правде». Политики в статье не касался, писал исключительно о «жизнеутверждающей роли прогрессивного реализма». «Я вижу кубизм как антитезу Пролетарскому Творению, как противоположность Духу Революции, как воплощение холодного мещанства и шаблона…» Статью цитировали на совещании горкома комсомола. У Андрона руки холодели от волнения, но все обошлось. «Спортивное утро» и «Опушку у заставы» взяли на выставку в Ленинград. Через полгода Андрон попросил рекомендацию в партию. Мать говорила, что это поможет и в клубе, и в институте. С рекомендациями получилось не так просто, но кандидатскую карточку товарищ Лебедев все-таки получил.
Мимо тяжело прогалопировала докторова корова: на ее боках подпрыгивали вьюки, следом с причитанием бежали Нюрка и Степанида, не удержавшие веревку…
Михась понял, что ничего не понял. Разве бывают шифровки-картинки? И зачем было в рюкзак полпуда картона пихать? Ладно, пачечку, для маскировки. Или и вправду «наглядная агитация»? Тогда опять полный марципан получается.
Женька не соответствовал. Из другого времени выпал. Посему сражаться за дорогую бабахающую игрушку не собирался. Выпустил стрелялку, перехватил оппонента за загорелую шею. Праведный налогоплательщик и взвизгнуть не успел — врезался лбом в боковое стекло. Взвыл уже изнутри дорогого салона — осыпь крошек стекла, разлетевшегося по натуральной коже бежевых сидений, смотрелась шикарно…
Иногда лес отзывался треском ломающихся ветвей, рокотом мотора или лошадиным ржанием. Раз поднялась стрельба, видимо, случайная — умолкла быстро. Громыхала артиллерия подальше к юго-востоку, угадывалось зарево за опушкой. И снова шуршал, жил переполненный лес. Стекались в чащу ручьи потрепанных немцев: частью вырвавшиеся из Бобруйска, частью уцелевшие из разгромленных на марше колонн, другие из тылов, не пробившихся по шоссе и грунтовкам, уже надежно перерезанным нашими танками и мотострелками.