На привал остановились после полудня, когда до Импа осталось не более часа ходьбы. Пообедали вяло, даже не съев половины из того, что взяли с собой. Аппетита не было. Зато всё больше и больше росло беспокойство. Причём это не было обычным беспокойством. Казалось, что на мозг кто-то давит, а воображение в свою очередь играет с чувствами, заставляя сердце биться сильней, потеть ладони и трястись поджилки.
— Мама… — шептал Крысёныш… нет, не Крысёныш, так его назвал Велион, на самом деле его зовут по-другому. А кто дал имя ему, могильщику? Говорил ли он кому-то это слово — мама? Был ли кто-то готов вот так рискнуть своей жизнью ради него? Не известно. Да и какая разница? Результат уже известен — он могильщик, не человек, выродок. Он обречён всю жизнь скитаться в одиночестве, так и не познав любви, тепла, ласки… И порой ему это даже нравится. Но почему тогда сейчас так болит сердце?
«Если Карпре вернётся один, я его убью», — зло подумал Велион.
— Если мы не сделаем это, мир погрузится в хаос. Маги развалят Империю, если оставить всё так, как есть. Это неправильно, когда графам и герцогам приходится унижаться перед кучкой педофилов, нимфоманок и педерастов, чтобы те прогнали засуху, которую заказал у них же соседний граф-завистник. Маги должны служить людям. Мы виноваты в том, что вручили им в руки бразды правления, теперь мы самостоятельно должны забрать их. Пусть будут жертвы, без них не обойтись, но мир в конечном итоге станет лучше.
— Магия — страшная вещь, — буркнул Велион, рубя топориком рассохшийся стол, который вытащил из соседнего дома. — Страшная и странная. В могильниках можно увидеть и не такое.
Могильщик продолжал отрабатывать приём, взвинчивая темп. Пот градом лился с его лица, струился по хребту, а желудок неприятно напоминал о том, что в нём ничего не было с утра. Пристальное наблюдение К" ле раздражало Чёрного могильщика, но мастер продолжал вертеться рядом. Кажется, его что-то беспокоило.