— И водку жрут… Ах, мать твою же в рыбью харю! — взревела бычьим голосом бабулька, роняя склизкого сома с прилавка. Могильщик вздрогнул от неожиданности. Эта бабка весила самое большее пять таких сомов, а согнута была как рыболовный крючок, и как её тщедушная грудь выдала такой звук, совершенно не понятно.
— Так значит, мы всего лишь жертвы? — прошептал Велион. Дыхание с хрипом вырывалось из его груди, правая рука тискала рукоять меча.
Велион поднялся на второй этаж, с трудом нашёл комнату, в которой жила Крами, вошёл. Бордельмадам сидела полуобнажённой на кровати и что-то писала на листок пергамента, лежащий на небольшой деревянной доске, которую она держала на коленях. Тотенграбер подошёл к кровати и тяжёло лёг, не раздеваясь.
— Они бездумные животные, — жёстко прервал могильщика старик. — Да, они не боятся боли и дерутся, пока не умрут, но с отрубленной головой может бегать только курица, не человек. Спи, трус с материка.
— Что не нравится? — закричала вдова, брызжа слюной в лицо могильщику. — Не нравится? А ты послушай, как меня в стогу сена трое солдатиков всю ночь…
— Знаю, — всё тем же холодным тоном произнёс Велион. — Отведи меня на место его гибели.