Могильщик принёс стаканы и поставил их стол, хозяин сразу наполнил их. Самогон был плохим, он буквально застрял где-то в середине горла, не желая проходить дальше и не давая вдохнуть. Велион сунул в рот пирог и, практически не жуя, проглотил.
Могильщик обошёл телегу и принялся засовывать в рюкзак свои вещи — свёрнутый плащ, вторые портянки, стакан и миску. Жаловаться было нечего, как-никак три дня на халяву жрал и путешествовал, лёжа на брюхе.
— Я ему не нянька, — нервно сказал Карпре.
Странник плюнул на осторожность и свернул с дороги, сопровождаемый холодным ветром и урчанием желудка. Что докучало ему больше, сказать было трудно.
Ты не человек, Велион, ты собака. Я, кажется, уже это говорил? Может быть. Я повторю ещё раз: ты собака, Велион. Собака, которая сидит на цепи, радуясь помоям, которые ей вываливает хозяин, радуясь дырявой конуре, в которой только гнилая солома, настолько набитая блохами, что кажется, что она шевелится. Собака может порвать цепь, загрызть хозяина, сбежать в лес, где будет охотиться и спариваться с суками. Но собака даже не думает об этом. Твоя цепь — перчатки. Эта цепь ограничивает лишь слегка, чуть-чуть, просто иногда надо заходить в могильники. Но в остальном — свобода! Вино, женщины — настоящая жизнь! Но ты, как и собака, этого не понимаешь.