Они молчали всё время. Не перемолвившись ни словечком, добрались до удалённого утёса на берегу, молча собрали дрова, не издав не звука, нанизали выпотрошенную рыбу на тонкие палочки, кивнув друг другу, выпили самогона и набросились на немного недожаренные морепродукты, от которых могильщика уже порядком тошнило.
— Да, блядь! Дети! — взорвался Велион. — Что-то не так? — он шагнул к Репью с искажённым от злости лицом. Могильщик многое хотел высказать. Хотя бы о том, что прежде, чем что-то делать, надо думать. О том, что он не видел принципиальной разницы в убийстве и похищении, лишении свободы, не видел. Но остановился. Что он сам тогда делает здесь? Такой благородный, не замаравший ручки в крови ребёнка, не видящий разницы между убийством и похищением? Ведь в этом случае Велион сам был готов на убийство, на убийство за деньги. Он ведь думал, что отказался от этого двенадцать с лишним лет назад. Но ничего не поменялось. Пусть это всего лишь детёныш крысолака, сейчас тотенграбер считал, что никакой разницы между этим уродцем и человеческим ребёнком не было.
— Знаешь, — медленно произнесла обладательница перчаток, так и не опустив арбалета, — я считаю, что могильщики — обычные люди, хотя люди, называющие себя обычными, так не считают. А это значит, что ты можешь оказаться ворюгой, убийцей или насильником, а может, и всем вместе.
Велион сунул кошелёк себе в карман и взял свой рюкзак. Уже через минуту он вытащил ворох перчаток, принадлежащих когда-то могильщикам. Тотенграбер поднялся с земли и, подойдя к идолу, принялся копать яму.
— О да, ученик мой, настоящее вино, пшеничный хлеб и ломоть говядины с кровью. Я тоже давно об этом мечтал.
— Нет, — сказал Велион, подумав. — Пятнадцать марок — большие деньги.