— Обойдусь без нотаций, но могу рассказать историю, которую когда-то услышал от мамы. Она о твоем прадеде, отце Джека Торранса. Хочешь послушать?
— Это правда? Или вы просто задницу прикрываете?
— У нее номер в главном здании «Дома Ривингтон» — малый люкс. Я посмотрела онлайн-тур. Правда, жить там ей придется недолго. Я подружилась со старшей медсестрой на ее этаже, и она говорит, что Момо уже подходит к концу…
— Посмотрите на них, Джон. Это детская версия той картины Эдварда Хикса, «Мирное царство». Шестеро белых детишек — ну еще бы, мы же в Нью-Гэмпшире, но также и двое черных, и прелестный корейский ребенок, который мог бы рекламировать одежду в каталоге Ханны Андерсон. Знаете эту песенку из воскресной школы, «Красный, желтый, белый, черный — каждый Богу равно дорог»? В точности как здесь. За два часа ни один из них не замахнулся кулаком, даже не оттолкнул другого со злостью.
Затаив дыхание, Дэн с Джоном наблюдали, как Абра наклонила бокал и пустила пиво по стенке, чтобы не пенилось, действуя с небрежной сноровкой хорошего бармена. Она протянула бокал отцу, а банку поставила рядом на подставку. Сделав большой глоток, Дэйв глубоко вздохнул и закрыл глаза. Снова открыл.
На этот раз заговорила его мать. Венди Торранс, которая докурилась до смерти. Потому что когда самоубийство — единственный выход, можно по крайней мере самому выбрать оружие.