Мы догнали Урсулу Монктон на лужайке у розовых кустов. У нее в руках была банка из-под варенья с дрейфующим лазом внутри. Она вела себя странно. То судорожно дергала крышку, то переставала дергать и вглядывалась в небо. Потом снова принималась за банку.
Я сказал: «Мне не нравится, когда ты кричишь на меня».
Она осмотрела ногу, лизнула палец и прикоснулась к дырке, откуда два дня назад я вытащил червяка. Послышалось шипение, и боль стала утихать.
(Тут возникает фантомное воспоминание: неясное мгновение, мутное отражение в колодце памяти. Я знаю, как себя чувствуешь, когда могильщики забирают сердце. Когда голодные птицы, эти огромные пасти, разрывают тебе грудь, хватают сердце, которое еще бьется, и пожирают его, стремясь добраться до того, что в нем спрятано. Я знаю, каково оно, словно это и вправду было частью моей жизни, моей смерти. А потом память проворно кроит все и перекраивает, и…)
Я заговорил первым: «Там, в нашей машине, человек умер».
И были они огромные, гладкие и древние, и смотреть на них было больно глазам.