Цитата #354 из книги «Время секонд хэнд»

В девяностые… То было время, когда палачи еще были живы… они испугались… В газетах промелькнула фамилия следователя, который пытал академика Вавилова. Я запомнил – Александр Хват. Напечатали еще несколько имен. И они запаниковали, что откроют архивы, снимут гриф «секретно». Заметались. Никто это не отслеживал, специальной статистики нет, но были десятки самоубийств. По всей стране. Списали все на крушение империи… на обнищание… но мне рассказывали о самоубийствах вполне обеспеченных и заслуженных стариков. Без видимой причины. Одно у них было общее – все работники органов. У кого-то совесть заговорила, кто-то от страха, что семья узнает. Струхнули. Был у них момент паники. Не могли понять, что вокруг творится… и почему вакуум вокруг них образовался… Верные псы! Служаки! Не все, конечно, дрогнули… В «Правде» или в «Огоньке», тут меня память может подвести, напечатали письмо одного вохровца. Этот не побоялся! Описал букет своих болезней, приобретенных на службе в Сибири, где пятнадцать лет охранял «врагов народа». Здоровья не щадил… Служба, жаловался, была тяжелая: летом комары заедали и мучила жара, а зимой – морозы. Шинельки, я помню, так и писал «шинельки», выдавали солдатам слабые, а большое начальство ходило в тулупах и валенках. А теперь, мол, враги, которых не добили, головы поднимают… Контрреволюция! Письмо злобное… (Пауза.) Тут же бывшие зеки ему ответили… Они уже не боялись. Не молчали. Написали, как в лагере могли заключенного раздеть донага и привязать к дереву, мошка его за сутки так объедала, что один скелет оставался. Зимой в сорокаградусный мороз доходягу, не выполнившего дневную норму, обливали водой. Десятки ледяных статуй стояли для устрашения до весны… (Пауза.) Никого не судили! Никого! Палачи дожили свои дни почетными пенсионерами… Что скажу? Не взывайте к покаянию. Не придумывайте себе народ: какой он, наш народ, хороший. Покаяться никто не готов. Это великий труд – покаяться. Я вот сам захожу в церковь, а на исповедь – не решаюсь. Мне трудно… А по правде, так человеку только себя жалко. Больше никого. Так-то… Старик бегал по террасе… кричал… У меня волосы дыбом… Дыбом! От его слов. Я уже многое к тому времени знал… Прочел Шаламова… А тут – на столе ваза с конфетами, букет цветов… Абсолютно мирная обстановка. Вот этот контраст, он все усиливал. Страшно было и любопытно. Любопытства, честно скажу, было больше, чем страха. Хочется… Всегда хочется заглянуть в яму. Почему? Так мы устроены.

Просмотров: 7

– Мы вместе работали… звал к нам… Отказался: это партийная тайна, и разглашать ее нельзя. Зачем подпускать к ней чужих (Пауза.) Я не был другом Ахромеева, но я его знал много лет. Никто не пошел на крест ради спасения страны. Один он. А мы стали хлопотать о персональных пенсиях и сохранении за нами государственных дач. Не могу промолчать…

Просмотров: 6

Через полгода у мужа первый инфаркт… еще через полгода – второй… У его сестры инсульт. От всего этого… Я сходила с ума… А вы знаете, как сходят с ума волосы? Они становятся жесткими, как леска. Волосы сходят с ума первыми… Ну кто же выдержит? Маленькая Карина… Днем нормальный ребенок, а станет темнеть за окном, она дрожит. Кричит: «Мама, не уходи! Я усну, а вас с папой убьют!». Я бежала утром на работу и просила, чтобы меня убило машиной. Никогда не ходила в церковь, а тут часами на коленях стояла: «Пресвятая Богородица! Ты меня слышишь?». Перестала спать, не могла есть. Я – не политик, я в политике не разбираюсь. Мне просто страшно. Что вы еще хотите у меня спросить? Я все рассказала… Все!

Просмотров: 3

«Все время говорим о страдании… Это наш путь познания. Западные люди кажутся нам наивными, потому что они не страдают, как мы, у них есть лекарство от любого прыщика. Зато мы сидели в лагерях, в войну землю трупами завалили, голыми руками гребли ядерное топливо в Чернобыле… И теперь мы сидим на обломках социализма. Как после войны. Мы такие тертые, мы такие битые. У нас свой язык… Язык страдания…

Просмотров: 3

…Что-то во мне тогда исчезло… чего-то во мне больше нет…

Просмотров: 5