Что-то во всем этом было. Вот только я никак не мог сформулировать невнятные подозрения.
– Кто еще? Какая роль отведена мне? А что будешь делать ты?
И вот мать… родная мать, сама того не понимая, в секундном порыве эмоций, говоря на словах одно, запрещая дочери даже думать об операции – проклинает ее.
Среди них ярким алым пятном горела чья-то злоба, пронзительно-оранжевым светилась парочка, явно спешащая добраться до постели, размытыми коричнево-серыми полосами тянулись распадающиеся ауры пьяных.
– Да, – согласилась она мягко. – Ты прав, Стасик. Но через полвека мы сравняемся в опыте.
Это было красиво, и это было быстрее любой пули, любого заклятия, потому что, в конце концов, всегда остается лишь тело наносящее удар, и умение, которое постигали двадцать, сорок, сто лет…