Я, загипнотизированный размеренной речью герцога, встрепенулся. Какой, на фиг, защитник! Где я его возьму? Ни один рыцарь ни за какие деньги не согласится выступить против мнения епископа! Но мне тоже нельзя сражаться! Даже самый неумелый рыцарь вмиг нашинкует меня, как мясник колбасу! А этот Генрих, хоть и молод, впечатления неумелого не производит!
Трактир оказался довольно бедным. Большой зал был забит сидевшими прямо на полу на раскиданных в беспорядке соломенных матрасах или немногочисленных табуретах путешественниками, в основном простолюдинами. Прямо там они ели, пили, а некоторые — уже и спали. Хотя я с трудом представлял себе, как можно спать в таких условиях: крик, шум, ругань со всех сторон, в одном углу кто-то играет на похожем на гитару струнном инструменте, в другом — изрядно подвыпившие крестьяне танцуют под ритмичные звуки бубна. Больше всего эта картина походила на типичный цыганский табор, только одежды у большинства присутствующих не такие цветастые.
Вообще-то, убивать в судебном поединке необязательно, достаточно, если противник признает свое поражение. Но Генрих может потом рассказать о странном ударе в руку, возникнут подозрения… Поэтому он был приговорен. Может быть, жизнь в Средневековье на меня так повлияла, не знаю, но колебаний не было — он-то бы меня убил без всяких колебаний, и я это прекрасно понимал. Поэтому без промедления всадил ему в ничем не прикрытое горло острое навершие своей секиры. Узкий наконечник почти без сопротивления пробил шею насквозь и вышел с той стороны. Только позвонки хрустнули.
Догнали нас часа через четыре. Когда в паре километров сзади из-за поворота выскочила объятая вырывавшимся из-под копыт пылевым облаком группа всадников, мы, действуя по предварительно согласованному плану, составили телеги треугольником и укрылись в получившемся укреплении. Все члены нашего отряда, кроме меня, были весьма опытны в проведении подобных мероприятий, поэтому оборонительные приготовления завершились задолго до приближения врагов.
По выражению довольно симпатичного, кстати, лица девицы можно было заключить, что особого энтузиазма в отношении предстоящего действия она не испытывает, но и сопротивляться не собирается. Видимо, такого типа «выговор» она получает уже не в первый раз.
Дож, несмотря на увещевания и укоры Римского Папы, твердо стоял на своем. И, как оказалось, не столько из-за присущей венецианцам жадности, сколько из долгосрочных соображений. Когда крестоносцы уже совсем отчаялись, кляня жлобов-венецианцев и собираясь разойтись по домам, дож неожиданно предложил им подработать на стороне. Венецианцы, мол, ради освобождения Гроба Господня согласны перевезти бравое воинство к месту действия, но сначала надо завернуть к хорватскому побережью и отобрать у дерзкого венгерского короля (ревностного католика, между прочим) захваченный им два десятка лет назад далматинский порт Задар (тоже вполне христианский город). Крестоносцы восприняли предложение с воодушевлением и вот прямо сейчас и лезут на стены злополучного городка.