– И ступню тоже. Вы ведь и ногой его ударили, верно?
– Прыщавый ублюдок не сын Квентина Болла, – заявил лорд. – Его не следовало допускать к состязаниям. Будь это моя свадьба, я велел бы дать ему плетей за самозванство.
Над городскими воротами торчала на пике отрубленная голова – довольно-таки свежая на вид: еще не позеленевшая, но уже сильно попорченная. Воронье расклевало щеки и губы, из пустых глазниц под дождем струились кровавые слезы, открытый рот точно взывал к проходящим через ворота путникам.
Шло время, а главный конюший все не появлялся. Между тем на стене зазвучали трубы и во дворе поднялся крик. Дунк подвел Легконогую к дверям посмотреть, что там творится. Большой отряд рыцарей и конных лучников въезжал в ворота – их было не меньше сотни, и Дунк никогда еще не видывал таких великолепных коней. Какой-то важный господин приехал, подумал Дунк и поймал пробегавшего мимо конюха.
– Родился бастардом, – мягко поправил сир Утор, – но августейший отец перед смертью признал его. – Он, сир Мейнард и еще многие выпили за десницу, но многие другие не пили или выливали вино по примеру Болла. Дунк тоже выпил, хотя и без особой охоты. Сколько глаз у Красного Ворона? Тысяча и еще один. Другие лорды тоже провозглашали здравицы. Выпили за молодого лорда Талли, сюзерена Батервеллов – он под благовидным предлогом не приехал на свадьбу; за Лео Длинного Шипа, лорда Хайгарденского – он, по слухам, прихварывал; помянули павших – за них Дунк выпил охотно.
– Они не обрадуются, если ты их разбудишь, – возразил Раймун.