За столом с противоположной стороны, у стены, сидели окаменевшие от страха Марфа и Прасковья, зачарованная, не знавшая, смеяться или пугаться, и потому грызущая ногти Нюраня и Анфиса Ивановна, сложившая руки на груди, с известной улыбочкой. Мужики отсутствовали, на работах были.
– Чего ты тут валяешься, как пьяная солдатка? Прибери себя – и за работу!
– Ой, не говорите, дохтор! Такие времена настали дикие да варварские. Но у нас вы при полном почете, не обидим. Не прикажете ли, Василий Кузьмич, обед подать? Уха наваристая из свежевыловленной стерлядки, хороши стерлядки, жирны, в котле с палец толщиной жиру. Также расстегаи с куриной печенкой…
Степан с Прасковьей сошли с крыльца и укрылись за ним от ветра.
– Я тебе сбегу! – заехала она сыну по уху. – Садись в сани, поехали!
Прасковья почувствовала по его тону, что объяснение с родителями было нелегким.