— Герочка… Герочка… Как ты живёшь? — захлёбывалась Таня.
— Я три года у вас на цепи. Откуда я знаю, где документы?
— Ты считай, что убитый — это как бы кто дембельнулся, но без тела. Незачем его жалеть. Пожалеть можно его мать, но она далеко. Вот боксёр Мохаммед Али говорит: на ринге порхай как бабочка и жаль как змея. И на войне так же: будь чуткий как белка и бесчувственный как носорог. Понял?
— Вот ведь какие вы все молодые‑горячие! — по‑стариковски посмеялся Свиягин, хотя с большей охотой влепил бы этому амбалу пулю в лобешник.
Герману понравилось, как уверенно Марина внедряется в его неловкое существование — словно доктор явился и вылечил. Германа волновало вызывающее бабство Марины, когда она в одних трусах стирала на кухне бельё, или когда садилась на унитаз, не закрывая двери туалета, или когда со смехом нагло и без спроса залезала к нему в ванну, расплёскивая воду на пол.
Ночью, рыдая, Танюша позвонила из милиции Семёну Исаичу Зауберу — ей не к кому больше было обратиться. Заубер поднял на помощь «афганцев», как делали в прежние времена при Лихолетове. «Коминтерн» взял похороны на себя. А за Яр‑Санычем в Ненастье приехали только вечером в субботу.