Через несколько дней Таня отыскала Немца. Он по‑прежнему работал водителем при «Юбиле» на той же старой «барбухайке». Таня притулилась на бетонном блоке во дворе Дворца культуры, ожидая возвращения Немца из рейса, смотрела на окна Дворца и как‑то не могла поверить в своё прошлое.
— С‑суки! — истерично и по‑блатному заорал Гудынин с дивана на сцене.
Герман подошёл к окну и посмотрел на двор, где толпились менты — пять человек и Дибич. Ещё несколько минут — и пожар прорвётся в комнату, вынудит выйти. Но там, на дворе, — конец всем надеждам. Менты повяжут его, а потом суд впаяет безумный срок… Сейчас перед ним стоит вопрос «свобода или тюрьма». Странно, когда решался вопрос «жизнь или смерть», на душе было легче… Надо что‑то придумать…
— Жаль, — вздохнула Марина о ссуде, а не о Васе.
Егор всё понял, но как‑то окостенел и тупо ждал. А Батищев медлил, дарил Егору время до ближайшей остановки. Трамвай, стуча и подрагивая, бежал по зимнему проспекту, но при тусклом вагонном освещении казалось, что за окнами, густо заросшими изморозью, не русский город Батуев, а Панджшерское ущелье, где в стратосферной тьме белеют гранёные и острые льдины Гиндукуша. Да, для Егора трамвай ехал через Панджшер, потому что Егор всегда был там, в Панджшере, и не было у него никакого дембеля.
Майор вспомнил: осенью он видел эту девицу в приёмной мэра. Девица возглавляла комитет «афганских» жён, которые что‑то требовали от власти.