— Нет, конечно, — рассмеялся Зильберман. — Сейчас на машине быстро доберемся.
— Не у Ейска лагерь. Из Ейска мы в Мариуполь, морем. А уж у Мариуполя, — он тяжело вздохнул, — в одном из лагерей для военнопленных немцами был устроен временный концентрационный пункт для детей. После набора определенного количества детей немцы передавали их в специальные медицинские группы.
— А что ты понял из прочитанного о Стасове и вообще? — Берия неопределенно покрутил пальцами, будто ловя что-то неуловимое.
Через пять минут мы сидели в подвале школы, переоборудованном в бомбоубежище. Правда, мне плохо представлялось, от какой бомбы может он защитить? Разве что психологически проще — чувствуешь себя хоть как-то защищенным. Время от времени бомбы падали совсем близко, и тогда с потолка сыпалась какая-то пыль и грязь, а земля ходила ходуном. В такие минуты трудно было даже сидеть, не то что стоять. Наконец налет прекратился, и раздалась команда об отбое воздушной тревоги. Выйдя из подвала, мы окаменели. Города не было! Были сплошные горящие развалины, а уцелевшие здания казались исключением на фоне этой разрухи. Если честно, то я растерялся. Стоял и молча смотрел, как горят развалины домов, как, крича, бегают люди, как кто-то кого-то тащит. Из ступора меня вывел женский крик, раздавшийся от ближайших развалин, бывших небольшим домиком.
— Идея появилась, Александр Николаевич. Правда, не по нашему ведомству, но… — И я начал излагать свою мысль о патентах. Вернее, о подписании СССР Парижской конвенции.
Также установлено, что подобное зверское отношение немцев к военнопленным имело место и в других лагерях по содержанию военнопленных…»