Выяснилось, что Немайн помнит не только смерть отца — все, кто при взгляде с башни представал безликими фигурами, вдруг обрели лица. Ее спрашивали: где кого искать — и она отвечала.
Строчки были нарочито безыскусны, кое-где хромал размер, где-то сбивался ритм. Да и структура проста, даже топорна. Ни рифм в середине строки, ни сложных аллитераций. Только слова поднимали ярость, которая вела и не отпускала. Хотя бы потому, что от проклятых строк перед глазами вставал образ друга и красная пелена ярости. И где она слова такие отыскала? «И пока его не убил, помолчи о своей любви». Епископ подозревал, кто написал гимн ненависти, и намеревался очень серьезно поговорить с Августиной. О грехе гнева и о достойном христианки милосердии. Но булаву к поясу привесил.
Для рабочих это было самое то. Да и вообще для седьмого века. Так что Немайн поспешила подтвердить.
— Не надо! — попросила Эйра. — Она хорошая!
— Буду. И мясо прописали. Кроме четвергов.