Их первые годы были очень хороши. Возвращаясь домой после особенно трудного дня, Ким еще во дворе, еще на лестничной площадке получал будто инъекцию теплого веселого ожидания, и за секунду до того, как дверь откроется, уже бывал счастлив не резким праздничным, а каким-то нежным, по-хорошему будничным счастьем.
Смеркалось. Молодежь зажигала свечи — обыкновенные, цветные, «танцующие». Бах! — в небе разорвалось маленькое солнце очередного фейерверка.
— А у нас на старой квартире, — негромко начала мама, — была соседка — помнишь, Кимка? Ей действительно не везло. Прямо рок какой-то. Если она устраивалась на хорошую работу — контора тут же или прогорала, или закрывалась. Если она ехала отдыхать — в том месте случалась эпидемия, или смерч, или еще что-то. У нее было три мужа, и ни один не умер своей смертью! От нее уже все знакомые шарахались, будто боялись заразиться. Ну, каково?
— Вряд ли Пандем нуждается в представителях, — гладко ответил незнакомец. Борис Григорьевич хмыкнул.
— Первая композиция называется «Пробуждение в летний солнечный день в брезентовой палатке», — сказал черноглазый, заметно волнуясь.
— В первый экипаж. В состав Первой Космической. Это точно.