— Погуляй, — сказала она, разглядывая Кимово лицо в бледном зеркале, закрепленном на внутренней стороне скрипучей дверцы. — Серьезно, Кимка. Тебе очень надо. А?
…А потом они все вместе — «друзья» и «враги» — сидели кружком на балконе замка, курили, мальчишки пили пиво, и им казалось, что они пьянеют. В центре кружка горел светильник на стальной треноге; Симон был преисполнен радости, радость распирала его, как теплый воздух распирает шелковые бока воздушного шара.
Зачем, подумал он устало. Где их родители… где их учителя? Почему не объяснили, чем может кончиться игра с таким вот костром из опавших листьев?
— Он учился, — сказала она наконец. — Ему легко давалось, но… я не могу сказать, чтобы он так уж пасовал перед трудностями. Волейбол, плавание…
Он мог бы сказать: я твой отец. Я дал тебе жизнь, которой ты сейчас так жестоко распоряжаешься. Пандем не может давать человеку вторую жизнь.
Она легла на спину. Вытянула руки над головой. Потянулась. Сладко хрустнули суставы.