У Джека от стыда запылали щеки. Он был так счастлив говорить с Алиной, а теперь она считает его законченным дураком, лесным дикарем, и, что еще хуже, он действительно не знал, почему они смеялись над его словами. Ему хотелось плакать, отчего стало совсем противно. Хлеб застрял в горле, и не было сил проглотить его. Джек посмотрел на Алину. Ее милое личико раскраснелось от смеха. Это было невыносимо. Он бросил на землю хлеб и ушел.
— О соборе тоже, наверное, придется забыть, — сказал Джек. — За последние десять лет одна церковь дотла сгорела, другая рухнула. А сколько каменотесов и каменщиков погибло, когда горел город! Следующая трагедия, я думаю, станет последней. Люди просто разуверятся во всем.
Теперь Алина выглядела значительно старше. Но она и стала старше: Уильяму было двадцать четыре года, значит, ей сейчас, должно быть, двадцать один. Но Алине можно было дать даже больше. Ничего детского в ней уже не осталось. Она превратилась в зрелую женщину.
— Мне нет дела до того, как строят в Сен-Дени. Надеюсь, душу моей матушки вполне устроит традиционный лик церкви.
— Бедняжка, — покачала головой Мэг. — Вот и моя Энни была бы сейчас такая, как ты, если бы не умерла… Почему бы тебе не пойти завтра в тюрьму вместе со мной? Может быть, нам двоим удастся уговорить Одо поступить, как подобает истинному христианину, и пожалеть двух несчастных детей.
Алина и Ричард поспешили вниз. Девушку мучил вопрос, каким она увидит своего отца. Хорошо ли его кормили в тюрьме? В Ерлскастле узникам графа всегда давали хлеб и похлебку, но она слышала, что в некоторых местах с заключенными обращались жестоко. Оставалось надеяться на лучшее.