Ждут четыре дня. Путешественник весь на нервах. Приводят, наконец, мастера. Молодой, довольно мелкий среди здоровяков-кузнецов, парень. В драбадан. Смотрит, не открывая глаз, говорит, не разжимаю губ. Его уводят, кузнец за полчаса всё исправляет.
«Детская истерика несовершеннолетнего племянника безвременно и скоропостижно оборвала короткую, но яркую…».
– Как посмел ты, сучонок поганый, мою дочь в моем же доме снасиловать?!
Перед Охримом маячила не собственная телесная, пусть и мучительная смерть, а смерть души. Бесконечная, неотвратимая, муки адские «отсюда и до скончания веков». Вот что так потрясло молодого стрелка. И что так взбесило Акима. Охрим может ползать на коленях перед спасшим его бояричем, а Аким… Ползать перед собственным ублюдком? Который вообще… даже и не собственный. Испытывать благодарность? К кому?! Благодарность — отношение к равному или вышестоящему. Ничтожному достаточно кинуть подачку. Хотя — зачем? Он и так должен радоваться просто возможности сделать что-то для вятшего.
– Цыц! (Это Ольбегу). Сие правда есть? Говори, выблядок курвин! (Это родный батюшка — мне любимому)
Вой и скулёж здорового, молодого, весёлого обычно, парня, ползание на коленях и попытки поцеловать то руку, то сапоги — меня несколько испугали. Может, всё-таки, здешнее сумасшествие заразно? Или его так отделали, что парень сам сдвинулся? Это же профессиональный воин. Он же должен быть готов и к смерти, и к смерти мучительной, весьма болезненной. Однако, когда удалось прервать его попытки «поцелуйного обряда господских сапог», стало ясно — парня не пытали. И тут, наконец и до меня дошло.