Горислава Борисовича, в котором и еврейской крови было двенадцать с половиной капель, покорёжило от этих слов, но он и теперь промолчал.
— Стоять! — негромко произнёс Никанор Павлович. — Ты что, думаешь так просто развернуться и уйти? Не выйдет, мой милый. Мы ещё с тобой не в расчёте. Ты обещал семь икон семнадцатого века. Где они?
— То есть наличие большого художника даёт народу право на самоопределение?
— Никиту? — испуганно спросил Горислав Борисович.
— Дранью, конечно, основательней, — согласился Платон, — но соломой — спорей. Опять же, если бескормица…
— Так кто ж его считал? — рассудительно ответил Платон. — У нас вёрсты немеряные.