— Вы совсем разучились думать, уважаемые, — с сочувствием сказал Абдулла, — по радио сказали, что Советский Союз перенесся в будущее.
— Эта история прошла мимо моего внимания, уважаемые, — нетерпеливо подпрыгнул Мустафа. — Не могли бы вы поделиться лепешкой мудрости, разломив ее снова?
— Убрать оружие. Товарищ Вашакидзе, предъявите документы. Старшина Лихолет, подберите товарища Набичвришвили.
— Нет, Ганс, нет. Я уже узнал. Несколько армейцев уже перебежали к русским. Как мне сообщили — их никто не посадил.
Достаю заветную фотку. Они впиваются взглядом. На фотке рейхстаг. Выщербленные пулями и осколками колонны, крошево камня, какая-то перевернутая тачка. Трое солдатиков на переднем плане. Мятая, видавшая виды форма, запыленные лица. И большие надписи над их головами. Две фамилии. Два имени. Их имена и фамилии.
Сегодня собрались все. Приехал сын с женой, ставшей солидной матроной, дочь, обе внучки, Ирина Сергеевна с мужем, а Оленька без своего хахаля, зато с маленьким Геной. И Федька, конечно, как без этого оболтуса-то! Отсутствию внучатого зятя Степан Андреевич не расстроился. С самого первого знакомства чванливый немец стоял поперек горла. А когда всплыло, что дед Генриха служил в СС и погиб на Восточном фронте, отношения испортились окончательно. Муж Ольги к русским относился нормально, но дедом искренне гордился. А Степан Андреевич эсэсовцев ненавидел. Кто-то из таких убил Андрея Брусникина. Мог бы стрелять и в Степана, но того по малолетству на войну не взяли. А потому старик Генриха терпеть не мог. Да тот и сам не стремился к налаживанию мостов к угрюмому старику. Даже сегодня, на восьмидесятилетие, не приехал. И слава богу!