— Для Черного Островитянина! Летописца-Расчленителя!
Друпада потерял дар речи. Противоречивые чувства боролись в его душе. С одной стороны, Дрона только что уговаривал оборотня съесть его, Друпаду, хотя никто сына Жаворонка за язык не тянул. Но, с другой стороны, едва оборотень вознамерился последовать этому гнусному совету, как Дрона немедленно лишил кимпурушу жизни, не дав даже приблизиться к наследнику панчалийского престола.
Когда ко мне в имение явилась Темная собственной персоной, я, признаться, порядком струхнул.
Излишествами грешила и одежда горожан всех варн и сословий. Если кто-то мог позволить себе "павлинье перо" — он позволял. Яркие, кричащие цвета, дорогие шелка, кошениль, драгоценное шитье, тяжелые гирлянды, серебро и золото украшений, обильно усыпанных самоцветами, у людей победнее — крикливо-яркие дхоти, стеклянные бусы из "вареного" жадеита, надраенная до ослепительного блеска медь браслетов…
— Вот только постарел ты… — задумчиво тянет Панчалиец. — Ну да ладно, бродячая жизнь — она… Эх звал я тебя к себе! Сокол, друг мой, достойный Дрона, которого ты видишь перед собой, — лучший брахман из всех дваждырожденных! Если не верить ему, то я вообще не знаю, кому на этом свете можно верить!
— Да, Горец, — кивнул аскет. — Знаю. Тишина обволакивала Махендру пуховым одеялом. Лишь грустно щебетали воробьи-чатаки, способные утолять жажду единственно дождевыми каплями. Чатаки просили ливня.