Это был чужой экстаз, краденый, отраженный но Дроне-зеркалу было все равно.
В десяти посохах от сына Жаворонка валялась разбитая вдребезги колесница. Обычная колесница, заваленная набок, и мертвые кони весом своих туш до сих пор натягивали постромки, будто желая ускакать в свой лошадиный рай.
Так я накрывал Семипламенного, когда в летнюю сушь Агни пожирал леса, сетью из молний.
Дроне не нужны были глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать.
Возможно, тогда раджа Благоуханной согласился бы сразу, но…
Из глазниц Наставника на него смотрел мертвец. Взгляд стеклянных, рыбьих бельм пронизывал юношу насквозь, сжимая сердце ледяными пальцами трупа, и скалился ухмылкой вечности череп, обтянутый пепельно-бледной кожей. Только мертвые не потеют. А по лбу Наставника, остававшемуся сухим в самую немыслимую жару, сейчас обильно стекали крупные капли пота — словно Дрона из последних сил боролся с пытавшимся одолеть его мертвецом.