— Ты только посмотри на себя, — сказал папа, когда я наконец спустился. — Небось гордишься собой. Небось думаешь, это удел всех настоящих мужчин. — Он с досадой покачал головой и опять углубился в свой «Сайентифик америкэн».
Покончив с этим, я взял осу, подлез под циферблат и без лишних церемоний запустил ее внутрь Фабрики.
— Ой ли! — отозвался Эрик. — А ты откуда знаешь?
Медсестра подняла стул, поставила на место. Не знаю, как она сумела справиться с тошнотой — может, ей приходилось видывать и не такое, — но она сообразила, в чем дело, вызвала по телефону помощь и сумела извлечь Эрика из угла. Усадила его в кресло, прикрыла голову ребенка полотенцем и успокоила рабочего. Из черепа улыбающегося ребенка она извлекла ложку. Туда ее воткнул Эрик: может, в первый момент безумия он думал вычерпать то, что открылось его взгляду.
Я сидел на откосе над норами; пламя горелки Огнемета казалось в солнечном свете почти прозрачным, и через минуту с небольшим ухнул первый взрыв. Я ощутил вибрацию земли и ухмыльнулся. С небольшим интервалом сработали остальные бомбочки; прежде чем сдетонирует основной заряд, у входа в нору вскипал фонтанчик земли, запал выстреливал дымное облачко. Землю разбросало по всем Угодьям, воздух дрожал от взрывов, и я улыбнулся. На самом деле шума было очень мало. Дома, скажем, никто ничего не услышал бы. Почти вся энергия взрыва уходила на выбрасывание земли наружу, на то, чтобы загнать воздух внутрь.
Вернулся я ровно к обеду и голодный как волк; проглотил бифштекс с яичницей, жареным картофелем и горошком и просидел остаток вечера перед телевизором, спичкой выковыривая из зубов ошметки дохлой коровы.