Я высморкался и выковырял все козявки, помыл руки, ополоснул станок, щипчики для ногтей, ванну и раковину, простирнул фланельку и причесался. К счастью, прыщей не было, так что оставалось лишь помыть напоследок руки и натянуть чистые трусы. Я водворил туалетные принадлежности, бритву, полотенца и прочее на их законные места, протер запотевшее зеркало на дверце шкафчика и вернулся в свою комнату.
Когда я вернулся, отец спал в шезлонге перед домом. Я завел велосипед в сарай и немного понаблюдал за отцом под прикрытием двери; тогда если он проснется, то подумает, будто я только-только появился и закрываю дверь. Голова его была чуть склонена в мою сторону, рот приоткрыт. Глаза под темными очками зажмурены.
Подлюга ни в какую не хотел умирать! Резинка затягивалась и затягивалась, и все равно недостаточно туго, а перехватить поближе я не мог, боялся, что чертов зверь вцепится мне в палец, а то и нос откусит. Из тех же соображений я не решался оглушить его ударом головы — не хватало еще, чтобы я добровольно подставил лицо под эти ужасные резцы. Вскинуть колено и переломить ему хребет я тоже не мог: и без того я с трудом удерживал равновесие на скользком склоне, а вздумай балансировать на одной ноге — непременно сверзился бы. Просто бред какойто! Это же не Африка! Это кролик, а не лев! Что, собственно, происходит?
Начать с того, что любую самую кошмарную сцену Бэнкс излагает с безумным, зашкаливающим за пределы юмором, а бороться с тошнотой и одновременно смеяться — затруднительно.
— Чего? Да нет. То есть да. То есть нет. Да какая разница! Но откуда… в смысле, как… ну, кто тебя…
— Только что был Диггс. Ты, наверно, в курсе.