Интересно, там внутри, где самый жар и раскаленные пластины полок, какой выглядит безобидная фигурка в момент, когда ее окружает плотное алое сияние?
— Надо было сразу сказать, когда тебя вчера увидел, а я… Помнишь, как тогда, у печи ты бросилась меня спасать? Испугалась, что я обжегся? Несмотря ни на что? Я уже тогда понял, что попал, но до последнего не признавался даже себе. Тебе, наверное, сложно представить, что это такое — любить хрупкое существо, способное из-за одной случайной нелепости погибнуть, исчезнуть навсегда. Но даже не случись несчастья, ты все равно смертная. Это глупо — любить смертную. Еще глупее разве что полное отшельничество или даже растворение… Я не знал, что ты заснешь. А потом сидел тут… Смотрел, как в тебе переливается радужная начинка, легчайшее мерцание микросхем… И думал, что даже без нее тебя люблю. Любую. Я дурак, знаю. Все говорят. Но тебе не понять как это, когда ты бессмертен. Когда нет ничего опасного и просто вредного, а только пьянящая свобода с острым привкусом беспредела.
Донго смотрел не на пальцы, а ей в глаза. Холодным равнодушным взглядом хирурга, который на своем веку всего повидал. Может, даже слишком много всего. Как у подростка могут быть такие знающие глаза?!
— Да, точно, ты не слышал… — замогильным тоном прошептала Эсфиль. По Любиной спине заскользили волны холодного озноба. — Ты же тогда уезжал в горы и не застал. А мы забыли сказать. Помнишь, Игорь?
Сегодня, правда, такого успеха не случилось, но учитывая огромное количество людей, результат все равно получился очень даже впечатляющим.
Толпа онемела, восторженно следя за Ржавым, сильно похожим на злодея из снятого по комиксам фильма, до краев наполненного игрушечными декорациями. Сейчас в окружающей сцену толпе камуфляжники выделялись так же четко, как красные лоскуты в куче серой ветоши. Потому что они слышали в словах вокалиста нечто большее, чем слегка ошарашенные силой голоса гости.