Причитания перемежались всхлипами и просто бессвязным завыванием. Такой Верку еще не видели, и не только Арина, пожалуй, никто в Ратном. Говоруха на людях никогда не позволяла себе слабость показывать, а тут… Арина стояла ни жива ни мертва, сама чуть не плакала: и искренне жалела кающуюся бабу, и злилась на нее – из-за Андрея, и боялась упасть с ней вместе тут же, где стояла.
Кого бы еще для примера взять? Аристарха? Тут никакой разницы с Корнеем нет. Луку Говоруна? А этот и вовсе ни о чем серьезном разговаривать не станет с бабой-то. Отца Михаила? Даже представить себе такое невозможно, не повернется язык такой вопрос ему задать!
Арина, как и было велено, привела боярышень в горницу Анны и сама с ними осталась. Ожидала она боярыню чуть ли не с той же маетой, что и сестры, и сама не знала, с чего так волнуется. Ее вины в утреннем беспорядке вроде не было, но с другой-то стороны, и умения она должного не проявила, растерялась сама, как девчонка, а еще наставница! Если бы не воспитанницы, перед которыми приходилось выказывать уверенность и спокойствие, так, наверное, заперлась бы у себя в горнице и расплакалась от обиды на свою беспомощность. Кабы не Верка, разве бы она справилась сегодня? Разве смогла бы ту же Тоньку остановить? Да что Тоньку! И с Млавой без Юльки не сладила бы! Хорошо, Андрей этого позорища не видел…
«Ладно, остальное отец Михаил по своим местам расставит, слово Божье все преодолеет».
– Ну и приглядишь, чтобы Настена учебу эту совсем уж в Макошину науку не превратила. Твой урок и твой крест, боярыня, так все устроить, чтобы эти знания христианству не перечили… Или чтобы христианство этим знаниям дорогу не перекрыло. Хоть наизнанку вывернись, а сумей.