– А какая еще польза от этого обряда? – после паузы поинтересовалась боярыня.
– Ой, Плава, а то ты его не знаешь?! Проникся, старый охальник! Усы подкрутил, отроков оглядел – а те аж дыхание затаили, паршивцы… – опять встряла Верка, да Ульяна и не возражала, ибо рассказывала Говоруха всегда занятно. Ну кроме тех случаев, когда поминала своих снох. – Покосился на баб и велел тем, на кого они указали, сделать, что их попросят, да чтобы к отъезду не опоздали. Бабоньки немедля подхватились да чуть ли не бегом помчались, парни еле за ними поспевали.
– Ой, да как же… – охнула Арина. – И прощения у него не попросила… Ты уж повинись за меня, скажи, не со зла я… Я же думала, тати…
– Угу. – Филимон покивал. – Он ведь у тебя купцом был? А у тебя, Анюта, батюшка тоже купец, да и брат.
Пока Павка обалдело ворочал глазами, Ульяна велела Вее с Млавой, как самым увесистым, держать отрока, а сама кинулась его одевать – у нее-то быстрее получится, чем у девок. Главное, стреножить парня портками, а там уж никуда не денется, да и сам поможет одежку вверх тянуть. Но сначала пришлось отпихивать сгрудившихся у стола девиц – недолго, но именно этих мгновений Ульяне и не хватило.
Страх и тоска первых дней после проводов постепенно притупились, жизнь брала свое. Хлопоты и заботы не оставляли времени на мрачные размышления, но где-то в глубине сознания боль беспокойства и ожидания засели как заноза и время от времени напоминали о себе болезненными уколами: «Ты вот сейчас… а там, может быть…», «Господи, хоть бы весточку какую…», «Вот вернется Андрей, а у меня тут уже… Да только бы вернулся!».