И эти его слова, произнесенные с такой легкостью и простотой, послужили некой дверкой, через которую ко мне тут же вернулось благоразумие, покинувшее меня на сутки сладкой «бессознанки», в которую я впала, как в обострившийся приступ прежней хронической болезни, казалось бы, давно излеченной.
— Нет! — покрутила я отрицательно головой, отступая и от врача, и от страшного диагноза, и повторила: — Нет! Я отвезу его в Германию, в Израиль, скажите куда!
В следующие три дня работы навалилось столько, что мне и дух перевести не удавалось, не то что вспоминать о странном инциденте с господином Берестовым, — два многочасовых судебных заседания, несколько апелляций в международный суд и встречных исков, переговоры с французскими и швейцарскими юристами, встречи с капризными и нервными клиентами. Я приходила домой ближе к десяти вечера совершенно измотанная, и Максим кормил меня ужином и старался как-то расшевелить, рассказывая смешные истории из своей школьной жизни.
— Слушай! — сказала мама с явным восхищением в голосе, присаживаясь рядом. — Ка-ако-ой мужчина!
— Нет, Игорь, — настаивала я на своем решении. — Во-первых, я дала слово Роману Олеговичу, и ты знаешь — никогда не претендовала на эту квартиру, во-вторых, ты его наследник и должен жить там, в вашем родовом гнезде, и, в-третьих, мне это тяжело, там все напоминает о нем, и без него я там жить не могу.