— Позвольте представиться, ваше высокородие: губернский секретарь Рачковский Пётр Иванович.
— Молодой был барин-то, Апушкин. Не хотел помирать. Как увидал, куда дело клонится — просил его отпустить. Очень просил, жалобно так. Не губите, говорит, пожалейте. К семье он ехал. Всё отдам, и клятву перед святыми образами приму, что никому и никогда не расскажу про ваши дела. Сын у его, вишь, родился… К сыну он ехал. Кровиночку свою, говорит, хочу на руки взять; не видал я ещё его, в моё отсутствие он на свет появился. Христом Богом просил… А как его теперя отпустишь? Побожится, уедет — да сразу и к становому. Пришлось-таки задавить. Да…
— Меня, старик, — выступил вперёд «иван», — кличут Большой Сохатый. Может, слыхал?
— Мы как раз сейчас собирались в Даниловку. Тоська-Шарап уже разыскан, сидит в секретной; а Федя-Залолмай пропал, как сквозь землю провалился.
— У хорошего сыщика всегда много врагов. Но поясните вашу мысль насчёт воспрепятствования.
— Ещё и крестик получишь, — съехидничал Алексей.