(Тут градоначальник смачно выругался, виновато посмотрел на коллег и понурил голову).
— Во-первых, не принимают католиков, а диссиденты служат. Во-вторых, католик не может быть офицером Корпуса, но чиновником Охранного отделения — вполне. Но вообще с панами надо бы поосторожнее: очень озлоблены на Россию. По нашей линии мы часто их замечаем на тайной службе то немцам, то англичанам. А вчера майор Таубе — помнишь его? — прислал из Ташкента донесение: он подозревает одного офицера-поляка в шпионаже. Представляешь? Офицер! Присягу давал! Вот такие они: гадя России, считают, что приближают свободу Польши, и все средства для этого им хороши. А уж если они проникли в Охранное отделение… Поэтому давай так: расследуй сие мутное дело без осведомления начальства, держи меня в курсе всего и береги Лыкова. А я потяну за ниточку клубка со своего конца.
Прогулка по тюрьме продолжалась. Перед корпусом третьего кандального отделения Наговицын молча поручкался с изнуренным, грустным, восточного вида мужчиной, у которого из-под арестантского бушлата высовывалась линялая синяя блуза.
— Да, — сказал за спиной Недашевского один мазурик другому, — он такой же «спиридон», как я протоиерей. Но кто бы он ни был, держимся от него с этой поры подальше…
— Челубей телеграфировал вчера из Томска. Едут на восток.
В первых рядах арестантской партии выстроены каторжники; их легко узнать по укреплениям (официальное наименование кандалов) и вполовину выбритым головам. Кандалы весят, по норме, от пяти до пяти с половиной фунтов; ходить в них на большие расстояния невозможно. Поэтому, когда идут по России, ножные кандалы за городом несут на помочах на шее. Россия кончается в Тюмени; после нее разрешают прицепить ножные кандалы на поясе к ремню — так идти не в пример легче. В большинстве же партий, однако, уже по выходе из Перми, по хорошо оплаченной просьбе каторжников, цепи все за городом снимают и складывают на повозку; партия дает честное арестантское слово, что побегов из своих рядов не допустит. Слово это всегда выполняется, иначе такие послабления запретят, а виноватых в том задавят в первой тюрьме свои же. Конвойный офицер по итогам года получает на Пасху, в случае отсутствия у него побегов, годовое жалованье в награду и следит потому за своей партией в четыре глаза. Кроме того, каждая партия для него — доходный промысел. Опытный человек берет с арестантов деньги за любую поблажку, а деньги в партии, особенно в начале длинного пути, всегда есть, и не малые. Поступают они, естественно, от подаяния — русский человек искони сочувствовал кандальнику.