В декабре этого, то-есть девяносто восьмого года в СССР должны были состояться очередные президентские выборы; западные обозреватели хором предрекали, что состарившийся Романов уйдет со своего поста, а "имя преемников народ узнает лишь за пару недель до выборов, когда все уже решено, и предстоит лишь определить, кто более подходит для продолжения антинародного сталинского курса".
— И все что потом, — продолжал Мозинцев, — все это отступление из Восточной Европы, сдача компартий в обмен на договоры о базах, о европейских ценах на нефтепродукты — это, вы скажете, мудрость, а не слабость? Нет, я не спорю, была очень хорошая идея понравиться народу. Гласность, разоблачения, борьба со злоупотреблениями властью, исчезли очереди, полны прилавки, жилье социальное и в кредит, наконец, чудеса техники — компьютеры и домолинии — да, да, это благо. Рост длительности жизни, поддержка семей, рождаемости, рост, так сказать, физической потенции страны — да, да, я вот даже поддался общему порыву, — и он кивнул на велотренажер. — Но я, наконец, имею право, как гражданин, беспокоиться — не зайдем ли мы в тупик? Базы мы тоже постепенно потеряли! Где они остались, кроме Болгарии? На Кубе, в Венесуэле? Десятилетия на международной арене мы пятились назад. Дальше некуда. И если мы не вмешаемся в югославский конфликт — а НАТО, вы знаете, не собирается откладывать операцию дольше следующего года — значит, дальше уже возьмутся за нас. Нас уже морально приучили жить отступлением, годами. Нас внутренне надломили.