Петр Андреевич тем временем презентовал голубям остатки булки, сгреб фотокамеру и пригласил Можайского в дом.
Склон заканчивался, под ногами показалась относительно ровная земля. Ощущение того, что «Орел» слушается команд и уверенно идет к месту посадки, неожиданно доставило острое наслаждение, тесно переплетенное с ужасом высоты, который никуда не делся. На короткие мгновения пришло невероятное чувство, что деревянные крылья — продолжение собственного организма, его ничто не связывает с планетой, он летит и свободен, как птица. Полет внедрился в каждую жилку, каждую клеточку тела.
— Петя! Голубчик! Спасибо тебе, дорогой ты мой! Я — знал, я верил. Просто невероятно! Семь аршин вверх! Минимум шесть! Ты ушел в небо в сажени от края настила! Слава тебе, Господи! Жизнь не зря прожита! — это был последний раз, когда старый контр-адмирал назвал компаньона Петей. Отныне, даже внутри себя он именовал его уважительно по имени-отчеству.
Самохвалов как мог, избегал огласки, но слухи о новом аппарате расползались, как бациллы. Кроме двух десятков человек, так или иначе прикосновенных к рождению третьей модели, о новорожденном были наслышаны все аэронавты Воздухоплавательного парка. Понятие «военная тайна» в мирное время не очень-то в России котировалось, да и Петр сотоварищи были людьми штатскими, как и их объект, хоть и на территории военного заведения. Вот и судачили офицеры, полетит — не полетит, а полетит — не разобьется ли. Сторонники аппаратов тяжелее воздуха спорили с поклонниками аэронавтики, кого из них больше — трудно сказать, ибо многие по нескольку раз на дню меняли лагерь. Понятно, что летавшие на аэростатах имели полное основание доверять проверенному способу, тогда как авиация оставалась чем-то гипотетическим.
— И кто разрешил эскапады прямо против дворца? Я вас спрашиваю, господин министр. Все воздушные экзерсисы через Воздухоплавательный парк проходят, по вашему ведомству, не так ли?