— Ухожу, ухожу… — пробормотал блондин, шарахаясь в сторону. Но не успокоился — тут же перехватил аптекаря и стал что-то с жаром ему предлагать.
— Вот еще! — отозвался исправник. — С ним будет неинтересно. Щукин их один всех перебьет, нам ничего не достанется. Решайся! Мне медведи и взаправду уже надоели.
По окраине города, соединяя концы Костромской и Мещанской, длинной дугой проходят еще две улицы: Новая и Полевая. Одна сторона их заставлена домами, а вторая смотрит прямо в поле. Строение там самое ничтожное, рассказывать о нем положительно нечего.
— А за что? За сожженную баню, что ли? Другим этот щенок ничем прославиться не успел. И, стало быть, за эту баню аж из Питера приехал сюда сыскарь. По его телячью душу, казнить здешних горчишников… За дурака меня держишь? Ты, Иосадоат Хренович, ври-ври, да не завирайся!
До вечера, конечно, Лыков валяться не стал, хотя прибежавшая, вся зареванная, Варенька очень просила его «понаблюдаться». В четвертом часу он уже сидел в кабинете исправника и водил карандашом по бумаге. Бекорюков и Готовцев внимательно его слушали.
— И-и, барин, — сказала его жена, опрятная и приветливая женщина, — хозяин мой еще в пять часов ушел по делам. И раньше девяти не вернется. Так, почитай, уж тридцать лет. Может, передать чего?