— Идёт, — ответил Ульхард, удержав вздох.
Кто-то из детей рассмеялся, взяв у стольничего Ульхарда засахаренное яблоко. И Ульхард, услышав смех, решил, что поступил правильно. Он приказал серой страже готовиться к обороне Вечернего Дома.
Его разбудил Эвр. За стрельчатым окном стояла глухая тьма.
— Белый Рыцарь послал его. Он послал его и велел оскорблять и угрожать. Больше глупая тварь ничего не знает и не умеет. Может, даже не понимает слов, которые говорит. Ему велено прийти, оскорблять, угрожать и умереть. Чтобы его хозяевам было за кого отомстить. Вот что я думаю, государь, — закончил Гхоти-Тью и почесал лапой мохнатую шею.
Много лет назад? Или — это был один невообразимо длинный год? Луна то казалась навеки ущербной, то вдруг всходила полной, то пропадала совсем, то мутно светила вместе с солнцем; сырая хмарь полумёртвого мира затягивалась на бесконечные недели. Крестьяне сеяли хлеб и убирали его — а листва на деревьях так и оставалась пожухлой, и только бледные цветы-бессонники кое-где виднелись в жёсткой траве.
Ульхард знал, что рассветёт, когда Белый Рыцарь подойдёт к стенам Вечернего Дома, и ждал его приближения, как приговорённые ждут казни. На апелляцию высших сил он не надеялся.