За стрельчатым окном опочивальни белёсо брезжил рассвет. Рабы уютно дрыхли на ложе, в ногах, в обнимку. Ульхард невольно усмехнулся, глядя на их нежные лица, детские во сне. Может, стоило бы поженить их, было бы забавно, подумал Ульхард мельком. Из них бы, пожалуй, вышли супруги, хе…
— Что сказал Оракул, государь? — спросил серый боец, придерживая Ульхарду стремя.
С тех пор прошло довольно много времени — года два, быть может — но к разгадке Ульхард почти не приблизился. Рабы привязались к нему всем подобием душ, ласкались, как котята, научились улыбаться, даже смеяться — и на глаза Эвры навернулись слёзы, когда их государь не взял их в дальнюю поездку. Эвра пристрастилась петь простенькие песенки, вроде «Солнышко, солнышко, посвети в окошечко» — очень чистым голоском, удивительно точно попадая в мелодию. Эвр иногда брал в руки лютню, почти верно ставил пальцы на струны, наклонял голову к грифу и с выражением настоящей боли прислушивался к фальшивым аккордам. Ульхарду казалось, что они в какие-то иные времена были певцами и музыкантами — но это давно ушло в тёмную пропасть безумия и беспамятства.
— Не бывать этому, — сказала старуха убеждённо. — Белый Рыцарь идёт с той стороны гор — оттуда ползёт лишь нечисть, а приходят одни одержимые. Твои солдаты всегда справлялись с ними, государь, справятся и нынче, только ты не оставь наших детей.
— А твоя женщина сейчас скачет к нему навстречу. К Белому Рыцарю, король, — сообщил Оракул тоном пошлой сплетни.
Обычно существа из-за границ вызывали у Ульхарда брезгливое отвращение, но эти то ли тронули его, то ли пожалеть захотелось. Они казались совсем юными, и в них было что-то нездешнее, именно светлое — Ульхард велел оставить их при себе.