Справа и слева медленно проплывали дома, люди, идущие по своим делам, крытые и открытые экипажи, мало чем отличающиеся от того, что я видел на картинках в книгах про Средние века или дореволюционное время.
— Покажите! — лупая глазами, потребовала эта сорокалетняя дебелая бабища с сожженными химией волосами.
Фольга-трактаты сворачивались в тяжелые рулончики, намотанные на деревянные ручки-катушки, некоторые же листы просто лежали пачками, как обычная бумага.
Физически я чувствовал себя прекрасно — не беспокоили никакие боли, даже не мучил голод, хотя я и ел много часов назад, все раны и ушибы зажили. Откуда-то я знал, что полковнику сейчас очень, очень худо! И это меня радовало… Нет, я был не злым человеком, скорее наоборот, но у меня обострено чувство справедливости — с детства я очень остро и болезненно воспринимал любую несправедливость, и лишь врожденная логика и осторожность останавливали меня от резких, непродуманных действий. Так что пусть помучается — заслужил.
Еще движение скальпелем, глубже, и вот лезвие чиркнуло по чему-то металлическому — есть! Вот она, гадина!
Я коротко рассказал о том, что со мной происходит, — конечно, умолчал о еще некоторых своих умениях, о картинках, например, умолчал о том, что я видел ее жизнь, и мне известно, что с ней происходило. Зачем ей об этом знать? А тем более тем, кто сейчас сидит у мониторов и слышит в наушниках весь наш разговор…