– Верно, не любят. Но тебе ж в Нижнем не жить. А спасителю своему – человеку верному – войско они дадут куда как легче. Тем более, ты как-то рассказывал, что не первый раз их спасаешь.
– Раб тот слова наши услышал, про Акима-кузнеца. Меня за руку ухватил, зашептал – мол, он и есть Митрий, белеозерского кузнеца сын, в полон угнанный. Митрий Акимов! С нами попросился, мол, вечерком убежит, да к ушкую. Я сказал – где. Ну, жалко парня стало, земляк ведь.
– Ой, вкусны, – причмокивая, приговаривал Федька. – А крупны-то, сладки!
Где-то на том берегу, за Шексной, занималась заря, играли на вершинах сосен и елей золотисто-рыжие сполохи, первые солнечные лучи разгоняли туман, по всему чувствовалось, что денек выдастся погожий, по-настоящему весенний.
– А вот. – Дьяк взял с лавки вощеную дощечку, видать, заранее приготовленную. – Здесь все выписано, подсчитано…
Выдув очередную банку, Леха выкинул ее в окно, в подтаявший мартовский сугроб, и довольно потянулся, глядя на плывшее за деревьями солнце: – А все же весна уже, да! Припекает.