— Турецкий, — сказал я в полной уверенности, что они о таком даже не слышали.
— Стойте! Стойте! — услышал я звонкий голос и, очнувшись, увидел Искрину Романовну, которая буквально висела на занесенном кулаке Тимчука.
— Надеюсь, вы поняли, — сказал он, — что Гениалиссимус — наш любимый, дорогой и единственный вождь.
В это время на площади остановился большой красный паробус. Из него вывалила целая орда мальчиков и девочек во главе с женщиной с погонами лейтенанта. Дети тут же начали кричать и толкаться, но женщина (я понял, что она была их учительницей), отойдя чуть-чуть вбок, вытянула в сторону правую руку и скомандовала: В две шеренги становись!
В этой комнате мы часто встречались, я читал ему свои первые рассказы.
— А зачем же ты пишешь этой дрянью? — спросил Зильберович.