— Видите ли, — сказал, подумав, Симыч. — Если я скажу, что лучший в мире писатель — я, это будет нескромно. А если скажу, что не я, это будет неправда.
Войдя вместе со мной внутрь кабесота, Искрина Романовна обратилась к сидевшей в углу интеллигентного вида даме в белом халате и в очках, привязанных к ушам шнурками от ботинок. Дама выдала мне какой-то бланк из серой бумаги, в котором я должен был указать фамилию, звездное имя, год и место рождения и цель посещения кабесота (в этой графе по указанию Искрины Романовны я написал: сдача продукта вторичного). Я расписался, поставил дату, после чего Искрина Романовна вышла, а мне было разрешено приступить к своему делу, для чего тут, прямо перед глазами дамы, имелся длинный ряд необходимых отверстий.
— Это я не знаю, вздохнул Симыч. Это зависит от того, что там. Если все это опубликовано, вычитаешь и сверишь ошибки…
— Власть-то в руках. Да только как ею воспользоваться? Ну вот представь себе, допустим, она тебе дана, эта власть. Что бы ты с нею делал?
— Ну пойдем, потрапезничаем, чем Бог послал.
— Так вот, — сказал Дзержин, приблизившись. — Никакой провокации быть не может. Ты можешь нам верить или не верить, но бояться тебе нечего. Ты все равно приговорен Верховным Пятиугольником к забвению. Если даже мы окажемся провокаторами, то мы для тебя все равно ничего худшего не придумаем. Так что доверься нам, давай выпьем, а потом потолкуем.