Прощай, Мюнхен! Прощай, Германия! Прощай, моя прошлая жизнь! Прощай, проклятый двадцатый век!
На кирпичной стене аэропорта я увидел старую, полустертую надпись: Внимание! Двери открываются автоматически! Но никаких дверей вовсе не оказалось, проем в стене был ничем не закрыт.
— Глебыч, так не идет. Интернационал не симирный, а всемирный. Ты должен в таком случае назвать своего сына Вим.
И сразу поднялся невообразимый гвалт. Агенты БЕЗО, отделившись от стен, кинулись в середину зала, чтобы извлечь того, кто кричал. Но кричал уже не один, человек, а чуть ли не весь зал. И вдруг из задних рядов на двух воздушных шариках взвилось к потолку полотнище, на котором было написано: СЕРАФИМ.
— Ну вот это, то, что ты держишь в руках.
Я, разумеется, ничего ему не сказал. Мы разделили эту бутылочку. И что интересно, даже эту мизернейшую порцию водки я выпил совершенно без всякого удовольствия. Я даже удивился и подумал, что, может быть, настоящим комунянином я еще не стал, но зато от алкоголизма, кажется, вылечился. Как будет рада моя жена, подумал я, чокаясь с маршалом.