— Ладно, признаю: там было полно неточностей…
Когда мы этого добились, Сара Берг, которой к тому моменту исполнилось сорок три года, оказалась женщиной, обладающей живым и реактивным интеллектом, богатым и даже усложненным словарным запасом и развитой способностью к планированию. Знаковым событием, наложившим отпечаток на всю ее жизнь, очевидно, оказалась депортация родителей и их последующее уничтожение в лагере Дахау вскоре после ее рождения. Первые проявления депрессивности с элементами делирия, по всей видимости, крайне ранние, должны были усилить чувство собственной вины — вполне распространенный симптом при данной структуре заболевания, — доведя его до мощной нарциссической ущербности. Во время наших бесед Сара постоянно возвращалась к разговору о родителях и часто задавалась вопросом об исторической оправданности (с формулировкой: почему они?). Этот вопрос, разумеется, свидетельствует о наличии более ранних психических травм, связанных как с потерей любви другого лица, так и с потерей осознания собственной ценности. Сара, и это следует подчеркнуть, представляет собой личность крайне трогательную, иногда даже обезоруживающую своей безграничной искренностью, с которой она готова подвергать себя самоанализу, иногда доходя в этом до опасной черты. Учитывая, насколько потрясают ее рассказы об аресте родителей, как и об отказе от траура — он был лишь отложен ради столь же активной, сколь и секретной деятельности по поиску и расспросам выживших, — Сара являет собой существо болезненно чувствительное, одновременно наивное и проницательное. Невротическая основа ее развития в раннем возрасте послужила толчком к тому, чтобы чувство вины выжившего переросло в комплекс собственной недостойности, часто встречающийся у многих сирот, которые бессознательно трактуют «уход» родителей как доказательство того, что сами они несостоятельны как дети.
Он оставил арендованную машину на парковке супермаркета на выезде из города. Минут за сорок пешком добрался до небольшого лесочка, а оттуда — до заброшенного карьера, взломал калитку, и ему открылся вполне приличный вид на дом, хотя и сверху вниз. Народу здесь бывало немного. Может, несколько парочек ночью. Но они должны приезжать на машинах. Никакого риска быть обнаруженным: свет фар предупредит его.
Ветер был, может, и западный, но чертовски холодный. Она подняла ворот куртки и перешла бульвар. В это время на автовокзале почти пусто. Софи беспокоило только одно: ее отец мог оказаться не таким дисциплинированным, как она сама. Вдруг он все еще там? Вдруг захотел увидеть ее? Со смешанным чувством облегчения она убедилась, что ее инструкции были выполнены в точности. Ни одного знакомого лица среди редких посетителей буфета. Ей осталось пройти через зал, спуститься на один пролет и с облегчением вытащить толстый коричневый конверт из-за сливного бачка. Когда она снова вышла на улицу, первые дождевые капли застучали по тротуару. Западный ветер.
— Лишь бы дело свое сделала, — заметил Франц.
На этот раз ее голова без колебаний повернулась к двери. Звонок доносился оттуда, от ближайшего телефона, который стоял в коридоре на столике из канадской березы. Она на мгновение опустила глаза и оцепенела при виде детского тельца: оно лежало на боку, голова на коленях, в такой застывшей неподвижности, что само напоминало картину.