Плетнев, которому было решительно все равно, что подумает про него Еременко, сделал несколько шагов и сел на какой-то чурбак.
Плетнев воззрился на нее, но она изучала его велосипед, и ничего невозможно было понять.
Жизнь будет испорчена безвозвратно, и ничего уже не удастся вернуть, все будет потеряно.
В конце концов, думать он умел лучше всего.
Плетнев, который теперь точно знал, что, если на улице толпа или шум, значит, непременно надо бежать, выяснять, в чем дело, и кидаться на помощь, повернул и подошел.
– Поздно, Элли, – торжественно объявил он. – Раньше надо было спрашивать. Теперь все ясно. Хотя даже если бы у тебя было три мужа, а не один артист – все равно.