Алексей Александрович застонал и взялся руками за голову. Волосы мокрые, в ушах вода, и вообще ему казалось, что это чья-то чужая голова.
– Как что? – удивилась Люба. – Это рукав. А вот это полочка. Вы мне тут все перебуровили…
Почему я так испугался, когда все открылось? Чего я испугался?! Не мог же я на самом деле думать, что она – моя, что принадлежит мне полностью и целиком, как только может принадлежать женщина?! Зачем она мне? Нет, я всерьез любовался ею, и мне нравилось любоваться, но в любовании нет никакого смысла! Я с юности не люблю никаких картин и скульптур, даже гениальных, и имена художников путаю!..
Некоторое время они просто качались – качалка натужно подрагивала от непривычной тяжести, потом Федор наклонился, сорвал цветок клевера и сунул его в зубы.
– Давай, – согласился Плетнев. – Это ты хорошо придумала.
– Я копал, – сказал он и тут же позабыл про узлы в спине и пчелиный яд.