Он еще покатался по розовой плитке, уже наслаждаясь ощущением того, что дурацкий агрегат его слушается, а потом решил поехать на речку.
– Бухгалтершей вроде. Чужие денежки считает, а своих нету!..
Наш Алешенька, говорила мать, ничего не умеет руками делать. Ну, совсем ничего! Кажется, она даже гордилась этим немного.
– Я подслушал разговор в тот день, когда вы стукнули меня по голове. Какая-то женщина в кустах говорила, что этого так не оставит, найдет управу, что-то такое. Это не было… болтовней, понимаете?.. Все всерьез. Я тогда здесь никого не знал и голос тоже не узнал. Потом Федор по телефону угрожал кому-то, я тоже слышал. Да он и не особенно скрывался! Позавчера я видел, как из его дома выскочила Женя, вся в слезах. Что она там делала? Что могло произойти?
– Вы обдумали мою просьбу? – Тут она заговорщицки понизила голос и интимно придвинулась к нему, как будто у них и впрямь есть какие-то секреты.
– Лапочка ты моя, – закричал на него Николай Степанович не Гумилев, а егерь, когда он заходил в свою калитку. – Где это ты извозился так, язви твою душу!.. Дверь-то все захлобучена, я думал, ты на велосипеде укатил! Ты через терраску, что ль, вышел?