Никто ничего тебе не подаст. Ты в деревне Остров, сто двадцать километров от Москвы, шестьдесят от Твери, за Владыкиной Горой сразу направо, не путать с деревней Островцы, что за речкой Чилухой, а за Долгими Бородами поворота нет!
– Это ты про наследство, что ли?.. Да я без понятия, наверное, родственникам. У него, у Степаныча, племянник жив-здоров, в прошлом году приезжал. Ему, должно быть, а там я не знаю. – Виталий вышел на улицу, и солнце внезапно залило его физиономию, сделав подгоревшие нос и щеки еще более красными. – В общем, я тут последние дни доживаю, да и то потому что участковый попросил пока побыть, а участкового Степаныч уважал очень. Вот я из уважения и… остался.
Следом за Плетневым Федор выбрался на крыльцо, охнул и зажмурился от солнца.
Оказывается, это у нее не прическа! Оказывается, это шляпа такая.
– Элли, – спросил Плетнев, думая о волках и изумрудах и называя ее тем именем, которое больше всего подходило девушке из Изумрудного города, – Николай Степанович не рассказывал вам, как получилось, что кто-то застрелил собаку? Не просто какую-то там, а любимую собаку Федора Еременко?
Вот вопрос: как именно следует одиночествовать и искать смысл жизни вдали, так сказать, «от шума городского»? То есть теоретически понятно, а практически? Что нужно делать в момент переосмысления и трудных раздумий? Просто так сидеть?